Бабушка Агафья
Вот я часто думаю: а не слишком ли рано мы сбрасываем со счетов стариков? Особенно чужих стариков. Про своих собственных бабушек-дедушек, пап и мам, изредка еще вспоминаем, а вот всех остальных: вредных соседских бабок, брюзжащих ветеранов войны и труда, базарных торговок, слезливых алкоголиков, забытых профессоров, автобусных ораторов, и прочих, и прочих… Давайте будем откровенны. Если нам было бы просто наплевать, это еще ладно… В этом отношении древние люди были гораздо честнее и практичнее нас. Они отводили дряхлых и беспомощных соплеменников в темный лес, на съедение зверям, на поруки холоду и голоду, с глаз долой – из сердца вон! Чтобы не испытывать внутреннего дискомфорта, несвоевременного чувства жалости, иногда презрения, а иногда и злобы. А сейчас что? Мы стараемся не замечать их? Да ладно, будет вам! Мы (в большинстве своем) их тихо (а иногда и громко) ненавидим. Я знаю, о чем говорю, я сам такой, так что не будем спорить. Почему так? Не нужно быть гением психоанализа, чтобы понять простую вещь: старики – зеркало нашего вероятного будущего. При виде благостных и сытых заграничных пенсионеров, свободно путешествующих по жарким курортам, в уме возникает привычный стереотип: «Вот это достойная старость!» А когда взор наш обращается на наших жалких и ущербных дедуль и бабуль, мы невольно проецируем себя на их незавидное место, и, что естественно, инстинктивно хотим закрыться от такой унылой проекции. Некоторые предпочитают умереть молодыми, а кому-то легче выплескивать желчь на своих еще живущих предков.
Но мой рассказ не об этом.
читать дальшеЯ вспоминаю бабушку Агафью, и, вопреки всеобщей тенденции, хочу, чтобы мои воспоминания о ней, как можно дольше оставались со мной. Я знаю наверняка, что ветры забвения беспристрастны, а люди бывают слишком заняты собой, но все же, есть события, о которых стоит помнить. Не для галочки в графе «сострадательность», и не потому что они, эти события, были какими-то исключительными. Не-а. Для себя, исключительно для себя, из соображений здравого эгоизма. Словно помогаешь приятелю чинить компьютер, а сам запоминаешь, что да как, на случай, если подобная поломка вдруг произойдет с твоей машиной.
Но, повторюсь, мой рассказ совершенно не об этом.
Я познакомился с бабушкой Агафьей за три недели до ее смерти. А спустя месяц, узнал ее поближе. Никаких спиритических сеансов, увольте. Мне мать рассказала, и я, честно говоря, был поражен. Вам читали в детстве сказку про Ивасика-Телесика? Жуть, а не история. Особенно иллюстрации, с Бабой-Ягой, сморщенной крючконосой старухой, в лохмотьях, на ступе и с маленьким розовощеким мальцом под мышкой. Меня до сих пор в дрожь бросает. Что поражает более всего в этой детской страшилке? Ну, с точки зрения взрослого здравомыслящего человека. А вот что: зачем старой карге, ведьме и отшельнице, нужны маленькие дети? Каннибализм?! Жертвоприношение?! Жуть!
Бабушка Агафья (отчества, простите, так и не узнал) жила одна-одинешенька, в старой запущенной хрущевке, в однокомнатной квартире, на втором этаже. В парадном ее наверняка пахло сыростью, жареной мойвой и людскими испражнениями. Дети о ней временно (до дележа наследуемой жилплощади) забыли, внуки – и подавно, соседи и вовсе не замечали. Была одна сердобольная студентка, время от времени помогающая продуктами и добрым словом, но потом и она куда-то пропала. Бабушка жила одна, несмотря на растущую плотность населения, одна, и нечего тут говорить.
Голодать не голодала, носила обноски, болела своими старческими недомоганиями. Это означает, что она приспособилась к мизерной пенсии, забыла привычки молодости, и ожидала со дня на день прихода всесильной избавительницы. В серости и скорби проходили месяцы и годы, а смерть все так и не приходила. «Сердце сильное, – рассудила бабушка Агафья. – Значит, еще помучаюсь». И вот она поливала вазоны, смотрела телевизор, слушала национальное радио, иногда выбиралась на улицу, чтобы получить пенсию, купить продуктов и оплатить счета.
Жизнь вокруг менялась, но для нее ничего особенного не происходило. Разве что телепередачи стали немыслимо вульгарными и непонятными, и каждый поход в магазин – тяжким подвигом, мучительным и стыдным. Сильно болела спина, не желали сгибаться ноги, кружилась голова. Спуск на первый этаж занимал от семи до десяти минут, поход в магазин – до нескольких часов. Ничего особенного, если рассудить. Все старики так живут, что уж поделаешь.
Но старческая немощь – не самое страшное в жизни, думала бабушка Агафья. И к одиночеству она привыкла, как привыкала, в свое время, к тому, что мужчины перестали обращать на нее внимание. Муж ее умер двенадцать лет назад, но к тоске по нему она тоже привыкла. Более всего была ей страшна мысль о забвении, о слабоумии, то бишь, о маразме. Уж лучше помереть, рассуждала она. Да только смерть все никак не приходила.
Она стала много размышлять на различные сложные темы, вспоминать основы физиологии (в прошлом она работала врачом-невропатологом), смотреть «Что? Где? Когда?» и перемножать в уме двузначные числа. Но как она не старалась, мысль о слабоумии неустанно всплывала на поверхность. И однажды бабушка Агафья нашла у себя первый признак приближающегося маразма.
Им являлась потеря чувства времени.
Как-то весной, стоя у окна, и глядя в сиреневые сумерки, старушка вдруг осознала, что не может понять, какое сейчас время суток. Утро ли, вечер? Год 2012-тый. Так. Весна, апрель месяц. Так. Число 12-е, четверг. Так-так. А час-то который? Между пятью и семью. Вечера, или утра?! Господи! Только проснулась недавно. Ночью спала, или днем, после обеда? Боже правый! Машины по улице ездют. На работу, или с работы? Утро, или вечер?
Бабушку Агафью обуял смертельный ужас. Но она простояла у окна целых полтора часа, а смерть так и не пришла. Уже появились звезды, уже стало ясно, что был вечер, но ужас все не отпускал. Она с трудом добралась до кровати и забылась сном.
А на следующее утро она поднялась с постели, вышла из квартиры, спустилась, кряхтя, на улицу и отыскала вскоре щенка, одного из тех, что постоянно путались под ногами у всех, кто имел глупость проходить мимо подвальной решетки. Щенок был коричневый с белыми пятнами, с коротким хвостиком и мокрой бусиной носа; в меру игривый, в меру дружелюбный. Бабушка Агафья подкормила Мальца (кличка Малец возникла сразу и как-то сама по себе) прихваченным из дому фаршем, тем, что самой есть уже было опасно, а выбрасывать – жалко. Малец проворно уплел угощение и пошел за бабушкой Агафьей, чтобы получить добавку, расчетливо припрятанную в кармане ее халата. На лестнице щенок было замялся, и его пришлось взять на руки, что существенно затруднило подъем, однако, приложенные усилия окупились. Бабушка Агафья приручила Мальца.
Она сделала это отнюдь не из любви к животным, и не из сострадания. Думала старушка так: «Оно живое и что-то себе, да и соображает. Тявкает вон, руки лижет. Все же – иначе, а то живу, что в гробу, ни звука, ни шороха. А Мальца придется водить гулять, два, а то и три раза на дню. Утром и вечером. Открою дверь – оно выбежит. Спущусь во двор, посижу на лавочке, – пускай резвится. Затем приманю косточкой, – домой, Малец! Так и сама мхом не покроюсь, и памяти не лишусь. Оно не даст утро с вечером спутать, оно – живое».
Собак бабушка Агафья всегда, мягко говоря, недолюбливала, испытывая к ним чувство невольной брезгливости. Но когда страх подступился к ней вплотную, влажный собачий язык показался не таким уж и гадким явлением. Белесый туман в голове – куда гаже. А с Мальцом даже веселее, «оно потешное, лапы путаются, уши торчат».
И стала бабушка Агафья на старости лет, ни дать ни взять, собачницей. Ошейник из старого ремня обрезала, теннисный мячик подобрала, чтобы бросать своему питомцу. На базаре косточки просила из отходов, и ей охотно отдавали. Один раз даже мыло от блох купила, с пенсии, вымыла Мальца в ванной. Веселее стало жить, интереснее, и даже румянец на старческих щеках один раз проступил, от частых прогулок, видать. И так ей это дело понравилось, что сама того не заметив, она к нему привыкла. А привыкнув, успокоилась, и вновь забылась.
Кастрюлю на плите оставила, и спать пошла. Выручил Малец, оправдал вложенные в него заботы. Залаял громко, стащил со старушки шерстяное одеяло. Она встрепенулась, вдохнула прогорелый воздух и, с немыслимым проворством, засеменила на кухню. Пожара не случилось, только кастрюля сгорела. Малец продолжал звонко тявкать, а бабушка Агафья стояла в белом дыму, опершись о стену, и не могла понять, где она находится. В общежитии студенческом, в медгородке? В бане, что при хлебозаводе открыли? У невестки, на даче? Где, и главное – почему так дымно? Она отперла окно, и дым постепенно рассеялся. Она вновь была в своей квартирке, на кухне. На дворе стояла теплая осень, Малец уже подрос, но не слишком, и хорошо, и славно, не будет таким теленком, как те уличные дворняги. И вновь стало страшно.
А затем она заплакала, а Малец утешал ее. А когда слезы прекратились, бабушке Агафье пришла в голову замечательная мысль. Эта мысль, а вернее идея, все уравновешивала и решала, и было удивительно, как это она не дошла до нее раньше. Нужно было только дождаться завтрашнего утра. И купить конфет. Карамелей, а лучше – шоколадных. Нет, непременно шоколадных, тут уж денег жалеть не стоит – до пенсии пять дней.
Но на следующий день ничего не вышло – «Красных маков» в продаже не оказалось, а ко всем остальным конфетам бабушка Агафья относилась с недоверием. Через три дня конфеты были куплены, но иные обстоятельства сложились неблагоприятно. А еще через два дня, в день выдачи пенсии задуманное свершилось.
Мальчик возился в песочнице один. Светлоголовый, худенький, тихий. Вокруг не было ни души, несмотря на полдень, несмотря на чудную погоду. Мальчик был один. В красном свитерке, в зеленых брючках, в мятой панамке. Розовощекий, лет пяти от роду.
– Мальчик, – прошептала бабушка Агафья, и сама удивилась тому, как тихо звучит ее голос. Она отвыкла обращаться к кому либо, кроме самой себя и Мальца.
– Мальчик! – еще раз позвала она. – Который час, мальчик?
Малыш пожал плечами и продолжил свою нехитрую игру. Он строил песчаные холмики, прорывал в них тоннели и тотчас рушил свои хрупкие сооружения.
– Мальчик, – повторила старушка. – Подойди сюда. Дам тебе конфетку.
Ребенок посмотрел на бабушку и скривил неприязненную гримасу.
– Конфетку дам. Шоколадную!
Услышав волшебное слово, мальчик немедленно оставил песочницу, подбежал к бабушке и, протянув руку, требовательно заявил:
– Дай!
Бабушка Агафья дала ему конфету. Затем еще одну.
– Родители не дают таких? – спросила она.
– Не! – ответил мальчик.
– А бабуся даст. У нее много еще. Только дома. Пойдешь ко мне жить? – бесхитростно спросила бабушка Агафья.
– Пойду! – незамедлительно последовал ответ.
И он пошел, взявшись за сухую старушечью руку. Посмотреть со стороны – внучок рядом с бабулей. Резвый мальчонка, и его довольная, улыбающаяся детской шалости, бабуля.
Придя домой, бабушка Агафья первым делом заперла ключом дверь, а ключ положила на самую верхнюю полку. Потом она привела ребенка на кухню, усадила за стол и дала ему еще одну конфету. Он незамедлительно уплел угощение и, доев, принялся играть с Мальцом. Собака была рада детскому вниманию, но вскоре и эта забава наскучила мальчику.
– Мультики хочу! – потребовал он.
Она умиленно улыбнулась, и засеменила к телевизору. Мультики нашлись не сразу, но зато шли они целых полтора часа, и мальчик все это время вел себя спокойно, а у бабушки было время сварить кашу. Каша была рисовая. Она полила ее сверху смородиновым вареньем, и ребенок съел ее без капризов.
– А как тебя зовут, милок?
– Вовка! А тебя?
– А меня – бабушка Агафья.
– Очипиятно!
И Вовка опять стал теребить шерстяные лапы Мальца. Ближе к десяти вечера бабушка Агафья заметила, что мальчик зевает, и она принялась укладывать его спать. «Вот теперь я точно не забуду, где я и когда» – подумала она.
– Баб Агафа!
– Что Вовка?
– А почему у тебя такие большие ногти?
– Где? Ничего не большие!
– На ножках, баб Агафа!
Она посмотрела на свои ноги, и удивилась. И впрямь большие. Длиннющие, вросшие, закрученные вовнутрь. И грязные.
– Почему, почему… Обрезать некому, а сама – не дотянусь, – пробурчала она.
– Давай я!
– Что ты?
– Чик-чик. Как мне папка делал.
Старушка улыбнулась и поковыляла на кухню за ножницами.
Следующий день прошел спокойно и радостно. Только вот Малец все скулил и скребся лапами в дверь, но бабушка не могла выгулять его, потому что для этого нужно было оставить Вовку. Закончилось все тем, что пес тихонько нагадил на половик, и она даже не стала его ругать. Ребенок вел себя покладисто, вчерашнюю кашу есть отказался, но на удивление быстро согласился на суп, с тем условием, что после него будут конфеты.
Бабушка Агафья сидела у кухонной плиты и говорила мальчику об очень важных вещах.
– Когда увидишь, что огонь на печке горит, а я меня рядом нету, кричи: «Бабушка Агафья! Горит!» Тогда я приду, и пожара не будет. Понял?
– Угу!
– Так. А еще. Вот, на стене, часы. Видишь?
– Угу.
– Который час?
Вовка пожал плечами, и она с удовольствием принялась учить его различать положения большой и маленькой стрелок. Спустя где-то час спросила:
– Ну, Вовка, который час?
– Маленькая десять, большая четыре.
– Так. Хорошо. Утра или вечера? – уточнила она и с надеждой уставилась на мальчика.
– Баб Агафа, ты глупая? Утра, конечно.
Старушка просияла.
– Так. Хорошо. На-ка еще конфетку.
Так прошло еще два дня. Малец скулил, а потом гадил на половик, Вовка смотрел мультики, следил за часами и «печкой», а бабушка Агафья улыбалась подгнившими зубами. Домой ребенок не просился, лишь один раз спросил про маму, но старушка успокоила его, сказав, что мама разрешила ему погостить у бабуси. На третий день она вышла в магазин за продуктами и заодно выгуляла Мальца. На улице было неспокойно. И ей также стало тревожно. Только вернувшись домой и заперев за собой дверь, она ощутила, как тревога отступила. Вовка смотрел телевизор.
А потом случилось страшное. Когда маленькая стрелка часов была около шестерки, а большая на семерке, Вовка потребовал конфету, и бабушка Агафья вспомнила, что забыла купленные «Красные маки» на прилавке. Мальчик расплакался. Он просился домой, а она не могла его успокоить. Она пообещала, что пойдет в магазин и когда маленькая стрелка будет на семи, а большая на тройке, вернется с конфетами. Ребенок вроде бы успокоился, но когда она отперла дверь, он проскользнул у ее ног и бросился бежать вниз по лестнице.
Старушечий вой слился воедино с лаем собаки. Она принялась догонять Вовку, но ноги упорно не желали сгибаться, голова кружилась, ну и смерть, понятное дело, не приходила. Да еще и Малец путался под ногами, а снизу доносился металлический лязг. Это Вовка пытался отпереть дверь парадного. Бабушка Агафья подумала, что еще может догнать его. Она взялась за перила и стала спускаться по крутым бетонным ступеням. Малец прыгнул на нее сзади, несильно толкнув передними лапами в спину. Она потеряла равновесия и упала.
В больнице, в травмотделении, моя мама лежала с нею в одной палате. Они познакомились и за неделю стали хорошими подругами. Когда маму стали выписывать, бабушка Агафья расплакалась, и рассказала все, что с ней произошло. Когда она упала на лестнице, нечто произошло с ее сознанием, как будто бы что-то встало на место, и она поняла, что, видимо, сходит с ума. Она очень боялась, что родители мальчика отыщут ее, и посадят, на старости лет, в тюрьму. Мама посочувствовала ей, спросила адрес и, сразу же из больницы поехала и отыскала родителей Вовки. Мальчик, как оказалось, нашелся в тот же вечер, когда и бежал, и его отец теперь ежедневно дежурил под дверью «старой ведьмы», чтобы как следует ее проучить. Однако моей матери удалось убедить этих людей не мстить несчастной старухе, и не заводить уголовное дело.
А когда бабушка Агафья выписалась, мама взяла ее к нам пожить на недельку. Ее и Мальца. Собака, все время, пока не было хозяйки, дежурила под парадным, окликая каждого прохожего заискивающим скулежом. А дети Агафьевы, так и не потрудились узнать, что произошло с их матерью, не говоря уж о внуках.
Я сначала возмущался материной благотворительности, а затем смирился и даже проникся ею. Все равно дома бывал редко, то с друзьями гулял, то работал. На недельку, так на недельку, думал я, не станет же мать ее прописывать.
А через три недели за бабушкой Агафьей, наконец-то, пришла смерть. Во сне, под утро. Ее сын, здоровенный сорокапятилетний мужик, с огромными от удивления глазами, забрал тело. Он все никак не мог постичь, как мы, совершенно чужие люди, могли взять его старенькую мать под свою крышу. Он стал резко высказывать нам, чтобы мы даже и не думали претендовать на ее квартиру. Я, по случаю траура, не стал ему грубить, а так – послал бы… Ну вы поняли.
Я вспоминаю бабушку Агафью, и хочу, чтобы мои воспоминания о ней, как можно дольше оставались со мной. Не потому что знал ее хорошо, или питал к ней симпатию, нет. И не потому, что хочу обмануть себя, и показаться чище и милосерднее, чем я есть на самом деле. Просто в детстве, я никак не мог понять, зачем Бабе-Яге необходимо было похищать Ивасика-Телесика. А бабушка Агафья дала мне ответ на этот вопрос.
И к тому же, я теперь каждый день выгуливаю ее собаку.
-
-
20.08.2012 в 14:34-
-
21.08.2012 в 20:04-
-
22.08.2012 в 01:06